|
Эйлиан архив на главную |
Безмолвие.
Исполинской тенью - наискосок - уходит в высоту колонна. Лиловато-серые грани теряются в сумраке - там, высоко-высоко, клубится серое марево, то ли облака, то ли туман...
Мандос.
Мозаичный пол вряд ли теплый или мягкий. Но ни холода, ни неудобства не чувствует попавший в Чертоги - можно и сидеть, наклонив голову, и откинуться назад, и ничком лежать... Fea не знает веса, боли, биения сердца. Ничего.
Сколько времени прошло - миг или век? Не отличить. Все так же уходят в серый туман лиловые грани. Все та же тишина вокруг. И можно снова закрыть глаза - и снова раствориться в безмолвии небытия.
А потом - опять колонна.
И опять - небытие.
Она сидит у колонны - серый капюшон, некрасивое лицо, огромные, полные слез прозрачные глаза. Она наклоняется, из-под капюшона падают на грудь черные прямые волосы, и смотрит - что ты смотришь, чего ты ждешь?.. Ее лицо - как зеркало, ее слезы - милость, ее глаза - память...
Скорбь. Это - имя, или это сила, что соединяет тех, кто ждет, и тех, кого ждут... Ждут... Скорбь, что ты делаешь здесь?.. Чего ты хочешь?..
Ее лицо склоняется совсем близко. Слезы, прозрачные, неощутимые, катятся по ее щекам и падают - падают... Прости, Ниэнна, что нет ответа тебе.
Она встает, и серый капюшон скрывает ее лицо. Шаг - и она исчезает, растворяясь в вековом безмолвии.
Немного повернуть голову. Недалеко еще одна колонна - другая. Целый зал колонн. Что там? Можно посмотреть? Встать на ноги - сделать шаг. Шаг...
Стены окружают Чертог, полурастворившись в дымке расстояния. Пол - бело-серо-фиолетовый, неяркий в вечных сумерках. Идти - легко. Колонны, все похожие, и все разные. И тени среди этих колонн.
Их много здесь - темноволосые Нолдор, серебристые Синдар, Телери... В глазах - отрешение или мука, память или бесчувствие. Лица трудно разглядеть в полумраке. Только глаза.
Только глаза.
Бесплотное тело не знает усталости. Это уже иной Чертог - черный лес под клубящимися седыми облаками. Деревья застыли в безветрии, и листья их, должно быть, темно-зеленые - цвета не разглядеть в вечном пепельном сумраке.
Приподнять руку - она кажется обычной, пока не смотришь в упор; призрачная... Можно ли такой рукой отвести ветвь?.. А эти деревья - они живые или?.. Вопросы остаются без ответов; ответ один - Мандос.
Безмолвно вьется под деревьями струйка - исток какой реки, начало какого потока?.. Тенью - склониться, опустить руку... Нет. Рука поднимается, не коснувшись воды.
Прозрачная фигурка в черном лесу над молчащим ручьем.
Здесь тоже - Чертог, и в нем тоже есть тени: отрешенные и молящие, страстные и безразличные. Идущего - провожают взглядами. Кто-то пытается что-то сказать. Но безмолвие Мандоса безусловно - и слова, не родившись, теряются в тишине.
И - замер. Он стоит у колонны - высокий, темноволосый, руки опущены. Бледные губы шепчут что-то - может, имя?.. Брат отца моего, доблестный государь, повелитель мой, ты помнишь меня?.. Узнаешь?..
В твоих глазах - страдание. Тень среди теней, призрак из призраков - хоть руку протянуть, коснуться... Нет. Волна дурноты охватывает и отбрасывает, и Финголфин остается далеко, там - в прошлом.
Там, впереди, стена проступает в густом мареве. Узоры на ней - письмена на страницах Книги, которую никто не пишет. Возможно ли - прочесть их задумчивую тайнопись? Прихотливая красота скрещивающихся линий, скрытый смысл изломов и завитков.
Гобелены Вайре.
Паутина.
Вглядываться, ища ключа к тайнам письмен... Нет. Не понять. Лилии сливаются, и кажется, вот-вот откроется смысл - страницы? Фразы? Слова? Но нет, нет - они вновь расходятся, и опять - только узор паутины перед глазами.
Что это?
В сплетении нитей отчетливо видно лицо. По-непривычному красивое, сильное, искаженное не то усталостью, не то памятью... Большие темные глаза глянули - из глубины времени.
"Берен!"
Вспышки света. Лица: Свет, Воздух, Судьба. Они предложили ему это, и он не хотел отказываться. И почувствовал на лице дуновение ветра, пронизанное звездными лучами...
И обрушился мрак.
Он проснулся от чьего-то присутствия. Открыл глаза, повернул голову, убрал волосы, падавшие на лицо. Рядом сидела девушка в белом платье и смотрела на него.
- Почему ты спишь, наступил уже день?
Ее голос был как музыка ручья. Хотелось слушать его и слушать.
- А разве это важно, когда спать?
- Солнце уже взошло и играет на листьях. Разве ты не видишь?
- А почему ты спрашиваешь?
- Я хочу помочь тебе.
- В чем?
- Во всем.
Слезы были в ее глазах, нежность - в голосе.
- Почему ты считаешь, что мне нужна помощь? - Он приподнялся и сел.
- Кто ты?
- Ты не знаешь меня?
- Я люблю тебя.
- Значит, ты помнишь?..
- Нет. - Они смотрели друг на друга, и он пытался понять, неужели эта золотоволосая девушка в самом деле считает, что нужно помнить, чтобы любить. А если нет - то что она хочет сказать?
- Не смотри на меня. Смотри на солнце, - сказала она. Но ему хотелось смотреть на нее, а солнце он уже видел.
- Я здесь два дня, но никого не встретил. Кто ты?
- Я - та, кого ты любишь, - ответила она и положила руку на его ладонь.
...Боль в искалеченном теле рвет сознание в клочья. Отчаяние - клетка, из которой нет выхода. На стынущих губах - кровь и шепот, попытка попросить прощения у того, кого так и не сумел спасти.
Но сквозь муку - прикосновение к ладони.
Амариэ.
С ее именем умирал он на холодном полу Тол-ин-Гаурхота.
Он лежал в траве, задыхаясь, не в силах пошевелиться. Но любимый голос звал его, растворяя мрак, прогоняя боль; она склонилась, и шепот рождался у самого его лица:
- Открой глаза. Посмотри, как светло вокруг. Ты вернулся, и все позади.
Он открыл глаза. Солнце светило сквозь листья, играло на травинках, высвечивало трещинки в коре...
Это был Валинор.
Он приподнялся и сел.
Кровь тяжело пульсировала в теле, повинуясь неровным ударам сердца. Как странно... В глазах плыла кровавая муть, и он с трудом различал лицо Амариэ, ее сияющие нежностью глаза.
...На солнце взгляни - и увидишь ты свет...
Пряноватый воздух ласкал кожу, освежал дыханием грудь.
"Вернулся. Я вернулся..."
... - Как тихо здесь...
- Мы так близко от Мандоса.
Они были на прогалине среди вековых молчаливых сосен. Где-то журчал ручей. Шелковистая трава мягко щекотала руки.
- Как ты узнала, что я вернулся?
- Я знала...
Он принимал ее ответы, как дар. "Говори. Говори что-нибудь. Только бы слышать твой голос." Этот голос придавал ему сил, а в словах была тайна, которую разделяли и солнце, и звезды, и ручей...
Что значила его непричастность к этой тайне?
Эхом молчания Мандоса кажется тишина на поляне.
Сколько же лет прошло?
- Пока тебя не было, к западу от Тириона вырос лес. И деревья в нем высокие.
Она не ответит по-иному - ваньа, могущественная в неведении.
Но лес вырос.
- Ты простила меня? За то, что я ушел?
- Я знала, что ты вернешься. Я ждала тебя.
"Эру Милосердный!"
- Говори. Прошу тебя, говори.
- Что?
- Все, что хочешь. Все равно что.
- Около Тириона, - в ее голосе проступает древний квэнийский напев, - шумит молодой лес. Там солнце светит сквозь листву, и зеленые лучи смешиваются с золотыми. А Тирион теперь прекрасен, как никогда. Он тихий, но он сияет. А в Валмаре на закате бьют колокола... Нет зрелища прекрасней, чем закат в Валмаре. Мы пойдем туда, - мотив сплетается со словами, как подтверждение их высшей истинности, - и ты все это увидишь.
"Увижу... Пойду туда... В Тирион? В Валмар?"
Солнце продолжало свой путь по небу.
- Расскажи мне, что в Тирионе?
- Твой отец правит Нолдор.
"Значит, его простили".
- А мать? - И, в ответ на ее недоумевающий взгляд: - Она... с ним?
- Конечно.
"Почему же я медлю?"
- А что в Альквалондэ? Ты не знаешь?
- Ольвэ правит Телери.
"Надо решаться..."
- Кто-нибудь уже... возвратился?
- В Тирионе никого.
"О, Валар..."
- А в Альквалондэ?
- Не знаю.
Он смотрел на солнце, заново осознавая, что такое жизнь и смерть. Прошедший через все, возвращенный из безмолвия Мандоса в мир, где звучат голоса и бьется сердце. Изгнанник вернувшийся и изгнанник прощенный - это разница?
Ему было страшно.
- Валар - не Мелькор, - слова ее падают каплями росы, - Валар жестоки, да, но по-иному. Ты вернулся, значит, все прошло.
И смотрел он в ее глаза. и ясным был день в Благословенной Земле.
Первый Нолдо-изгнанник, вернувшийся в Благословенную Землю.
Что ж. пусть так.
Он оглядел себя. На нем была светло-синяя туника и открытые мягкие сандалии. Волосы, ничем не удерживаемые, падали на шею и плечи. Он совсем отвык от подобного одеяния, а здесь оно было обычным. Ну и хорошо.
- Как ты думаешь, мои родные знают, что я вернулся?
- Знают.
Он тряхнул головой - волосы взлетели золотым ореолом:
- Так чего же мы ждем!
Он вскочил на ноги, протянул руку Амариэ. И они ушли с поляны - навстречу ветру и судьбе.
- Эта дорога ведет к Эзеллохару.
- Да. Ты помнишь.
- Хорошо. Когда мы будем там?
- На закате.
Эзеллохар встретил их тишиной.
Один он не решился бы пройти здесь. Но она шла, и шаг ее не сбивался, не замедлялся. Он шел, держась за ее руку.
- Как хорошо, что здесь никого нет, - сказал он. Тишина не изменилась.
Они прошли мимо Холма по дороге широкой петлей.
- Смотри, - сказала она.
Анар погружалась во Внешние Воды, и медно-золотой отблеск лежал на небе. Зеленый Холм на оранжевом фоне - и два черных ствола, как два угольных прочерка. Пепел некогда бушевавшего огня.
И в этот момент тишину наполнил звон - то зазвучали Колокола Валмара. Они звучали вечным плачем по ушедшему - и вечным приветствием тому, что есть.
Он запрокинул голову, подставив лицо душистому ночному ветерку.
- Там, в Средиземье, я редко видел звезды, - сказал он.
- Ты не видел звезд?
- Редко...
Дорога вела их через густой синий лес. Стволы - колонны, ароматные кроны над головой. И узкая полоска неба, переплетенная Млечным Путем.
- Там небо часто затягивают облака, и не так уж мало выпадает звездных ночей. - Он знал, что она внимательно слушает, стараясь понять, о чем он говорит. - Я часто уходил в Оссирианд - о, какой там лес...
Кроны шептались о чем-то своем, и ветерки шмыгали из чащи в чащу.
- А моим домом была пещера, - он припоминал искусство рассказа, пытаясь тоном и ритмом нарисовать образ Нарготронда. - И я бы не сказал, что это был плохой дом. Но над головой, - ароматный ветерок пролетел над дорогой, растрепал его волосы, - толща камня. И ни один луч никогда не пробьет эти своды. А здесь - лучи звезд, как струны, протянулись к земле...
Он поднял руку. Неощутимые струны трепетали под пальцами. Он играл мелодию, угаданную им в мерцании звезд; никакую другую он не мог бы сыграть.
- Ты слышишь музыку звезд, Амариэ?
- Слышу.
- Интересно, одну ли музыку мы слышим?
- Наверное.
Он опустил руку. Мелодия не прервалась:
- Я люблю тебя.
И взвилась в небеса, слетая с ее губ:
- Я люблю тебя...
Звезды тихо кружились над ними.
Время продолжало свой ход. И звучала звездная мелодия.
Он почти не чувствовал своего тела, и ему казалось, что он мог бы идти бесконечно. Но ближе к утру он с удивлением обнаружил, что тело охватывает усталость.
Они отдохнули незадолго перед рассветом. Конечно, ранние ягоды и орехи - не слишком сытная еда, но зато приятная. А вода из лесного ручья восстанавливала силы не хуже иных трапез.
Рассвет застал их на опушке леса. Она посмотрела на него и засмеялась.
- Чему ты смеешься?
- У тебя нос в малине...
Впереди до самого горизонта расстилалась припорошенная туманом равнина. Солнце провело вдоль горизонта розовую полосу, а над ней в утреннем мареве проступала белоснежная вершина.
"О, Таниквэтиль Ойолоссеа!.."
Сколько лет он не видел ее.
И город Тирион у ее подножия.
- Кони Оромэ, - изумленно сказал он.
Да, это были они. Стройные тела, благородные глаза, шелковистые гривы. Стояли и смотрели на путников - вольные кони Оромэ, не знающие усталости.
- Может быть, они согласятся везти нас? Что, если попросить их?
- Попроси.
Но он не решался. Сделал шаг... вернулся:
- Попроси ты.
В ее голосе звучала нежность:
- Проси их. Не бойся. Ты вернулся домой.
Он смутился:
- Это ведь не о необходимости, а о радости просить.
- Проси о радости.
Кони безмолвно ждали, и ему казалось, что от них исходит некая угроза. Вот сейчас они откажутся... и...
Как прыжок с обрыва в холодную воду:
- Вы довезете нас до Тириона?
И тогда из стаи вышли двое с серебристыми гривами.
- Я чувствую себя ребенком рядом с тобой, - признался он.
- Ты, как ребенок, будешь учиться видеть заново.
- Ты научишь меня?
- Ты сам всему научишься.
- Но ты будешь со мной?
Она кивнула.
Уже три дня они были в пути. И у подножия Таниквэтиль заискрились серебряные шпили Тириона.
Они распрощались с конями. Тирион вырастал на горизонте - сияющий силуэт на густо-голубом небе.
И летел он вверх по хрустальным лестницам.
Музыкой вторили улицы Тириона его шагам.
Подошел, толкнул дверь - почему так тихо? Переступил порог - и шаги, легкие, полузабытые - сколько раз в детстве он прислушивался к этим шагам:
- Yonya, entule-lie!
- Amme!
Руки, узкие, с серебряными ногтями; светлые волосы, он прячет в них лицо, а она прижимает его к себе и повторяет:
- Yonya, yonya!
Потом отходит на шаг, берет его голову в ладони, смотрит:
- Пять дней, как беспокойство поселилось в нашем доме. Горя ли, радости ждать - мы не знали. И вот - объяснение всему! Yonya, сын мой...
Стук сердца, взгляд, дыхание - но вот иное дыхание вплетается в их разговор. Обернулся - на верхней площадке лестницы стоит Финарфин.
- Atarinya!
- Senya!
Мгновение - он рядом, берет руки сына в свои:
- Ну, вот ты и дома.
И глаза его, как всегда, так внимательно смотрят.
- Темен был путь...
- Это, если и важно, потом. Главное - ты здесь.
Финарфин слегка коснулся пальцами виска сына, поправил сбившуюся прядь - и обратился к той, что стояла у дверей:
- Леди Амариэ, будь же гостьей в моем доме.
Она только улыбнулась в ответ.
Король Нолдор Валинора задумчиво посмотрел на сына, потом на Амариэ, и сказал:
- Наверное, вас надо накормить.
Солнце запуталось в листве: свет потоками стекает вниз, но, подхваченный узором листьев, возвращается в золотисто-зеленое кружево. Лес наполнен мерцанием, с ним шелест листвы сплетается, прозрачно-зеленой, свежей...
Это очень странно - ощущать свое тело. Биение сердца, тяжесть, дыхание. Тепло. Прикосновения. Как волосы щекочут шею, как ласкает кожу мягкий серебристый шелк.
Снова, как когда-то - единственный ребенок в семье. "Сын мой", "Дитя мое". Странно. Родные лица, памятный до камушка город, мягкое тепло Благословенной Земли.
А где-то там остался Нарготронд, и Ородрет, наверное, с трудом справляется...
То ли зачарованной песнею менестреля, то ли продолжением смертного сна казался ему Валинор.
Прозрачная, чуть заметно трепетавшая листва деревьев не откликалась, когда он протягивал к ней руку.
Однажды вечером, после того, как он ушел к себе, Эарвен сказала Финарфину:
- Какое у него усталое лицо.
- Да.
- И спать он хочет постоянно.
- Ему нужно отдохнуть. Пусть спит, если хочет.
- Я боюсь, Финарфин, что этого будет недостаточно...
- Я тоже, - быстро ответил Златокудрый и прошел к двери. У выхода он обернулся:
- Но что еще мы можем сделать?
Ему не казалось странным, что он говорит на Квэниа, на родном Элдарине. Он почти не сбивался на Синдарин даже в мыслях. А в разговорах синдарские слова были не нужны. Тихий дом Финарфина, казалось, судьбою предназначен для того, чтобы в нем звучала прозрачная, наивно-напевная валинорская речь.
Разговоры шли в основном о делах повседневных: об урожае, об отношениях с Телери, о проблемах мастерства. С тех пор, как большая часть искусников-Нолдор ушла из Валинора, народу мастеров стало нелегко поддерживать былую славу.
Иногда его звала к себе мать. Он садился у ее ног и слушал. Сам он больше молчал, наслаждаясь прикосновениями ее рук к своим волосам.
Он все-таки спросил у матери: сколько лет прошло со времени исхода? Оказалось, что он был мертв не так уж долго: всего несколько десятков солнечных лет.
А потом его потянуло увидеть город, в котором он родился.
Альквалондэ - город судьбы. Здесь море шепчется с берегом, здесь над жемчужным песком вознеслись прозрачные стены. Здесь все когда-то было впервые.
"Ингольд, дитя мое, скорее домой!"
Ноги увязли в теплом песке...
"Ингольд, смотри, этот канат сюда!"
Паруса взметнулись над головой...
"Лорд Ингольд, приветствуем тебя!.."
Имя, что дала в прозрении мать. Имя рожденного в Альквалондэ. Имя, определившее судьбу.
Один из Нолдор.
Ночь, освещенная факелами...
Втоптанные в грязь серебряные волосы...
Искаженные лица, взблески мечей...
Хриплый, лающий голос Феанора:
"Нолдор, за мной!"
Один из Нолдор.
Жемчужные мостовые отливают розовым. Кровь? Нет, это такой жемчуг.
У идущих по ним - холодный интерес в глазах: "Лорд Ингольд! Ты вернулся? Почему? Почему ты вернулся, а наши братья, отцы, дети - те, кто пал в ту ночь - томятся в ожидании? Почему?
Почему ты вернулся, Ингольд?"
Один из Нолдор.
Далеко внизу море плещет, прислушиваясь к берегу. Город вздрогнул, как от прикосновения к старой ране. Город сохранил свою боль. Город отверг, оттолкнул того, кого считал виновным.
"О, Альквалондэ, в чем моя вина?"
Один из Нолдор.
Осенним листом - прикосновение к плечу. Обернулся.
Жемчужный обруч в серебряных волосах. Узкое лицо. Широко расставленные, ласковые, бархатисто-синие глаза.
"Плохо тебе?"
"Мой родной город..."
- Ингольд, - не обвинением, не проклятием звучит это имя в устах короля Телери, - как хорошо, что ты вернулся! Ты зайдешь ко мне?
А в гостиной у Ольвэ стоит все то же старое серое кресло, и можно, как в детстве, забраться в него с ногами. Ольвэ пододвигает поближе столик, на котором графин и ваза с персиками.
- Как там Эарвен? - спрашивает он, и, не дожидаясь ответа, продолжает: - Я сам собирался в Тирион, да все недосуг. Мы теперь новый корабль строим - Халатир спел новую форму корпуса. Очень красиво. Этот корабль будет быстрее всех, какие у нас были.
Ингольд сидит, обхватив колени руками, и слушает голос отца своей матери. Мягкий ритм его речи проникает в сознание, успокаивает, утешает. Можно прикрыть глаза и слушать, слушать...
... Подойди к морю. Оно бьется о берег, как огромное сердце. Вслушайся в его ропот, всмотрись в узор полыхающих волн - и ты увидишь то, чему, может быть, был посвящен когда-то.
Если тоскуешь о постоянстве, подойди к морю. Оно вечно. Изменятся очертания материков, горы станут долинами, в пустынных дотоле землях вырастут леса - а море будет все так же шуметь, биться о берега, доверяя им сокровенные тайны.
Если тоскуешь об изменчивости, подойди к морю. Оно всегда меняется. По-разному сплетаются волны в прихотливом сине-белом узоре. По-иному ложатся на волны солнечные блики. И голос у моря разный. Оно то почти кричит, умоляя об ответе, то чуть слышно шепчет...
Голос моря звучал в словах Ольвэ. Он говорил о затянувшейся постройке корабля, о том, как корабелы увлеклись открытием Халатира, о том, что паруса на этом корабле надо ставить как-то по-другому...
- Но ты, наверно, эту премудрость уже позабыл?
Ингольд приподнял голову:
- Помню. Мы с Кирьатано (* 1) часто ходили в море.
- Ты знал Кирьатано?
- Знал. Мы были соседями. Он живет на западном побережье Белерианда... Они ставят паруса вот так, - и он набросал в воздухе схему.
- Как-как? Нарисуй, это интересно.
- Вот так, - он нарисовал. - Но с таким корпусом, я думаю, можно...
Когда он дорисовал, Ольвэ изумленно воззрился на него:
- Ты прямо сейчас увидел?
- Да.
- Изумительно. Вот так мы и сделаем.
- Не надо.
- Почему?
- Телери не признают на своем корабле изобретение Нолдо. (* 2)
Ольвэ вгляделся в побледневшее лицо внука.
- Да ты король, мой мальчик, - медленно сказал он. - Но если лучшего решения не будет, мы все-таки разместим паруса по этой схеме.
Ингольд сжался в кресле, как наказанный ребенок.
- А ты, - тем же тоном продолжал Ольвэ, - почему-то совсем не ешь персики, а они, между прочим, очень вкусные.
Темнеет. Ветер доносит соленые брызги с моря. Паруса белыми крыльями реют над Гаванью.
- Ингольд, - очень тихо говорит Ольвэ. - позволь мне спросить. Если не хочешь, не отвечай.
- Спрашивай.
- Как... там?
- Там никак, - слова-призраки рождаются на губах, и, не прозвучав, уходят в небытие. - Там нет страдания.
- Благодарю тебя.
Ингольд прикрывает глаза. Он чувствует, как Ольвэ гладит его по волосам, и погружается в теплую спокойную полудрему.
Они прощались на окраине города.
- Приходи, - говорил Ольвэ. - Мы снарядим корабль, подобный лучу света, и поплывем куда-нибудь. В Аваллонэ. Там цветы до сих пор удивляются, что они расцвели. Или в южные моря. Или еще куда-нибудь, куда ты захочешь. Приходи - один, или с родными, или с твоей подружкой, Амариэ Ваньа. Приходи, дитя мое, мне так хорошо с тобой.
"Но Телери..."
"Ни один из них не желает тебе зла.
"Но город не принял меня."
"Примет. Поймет и простит."
Дорога ложилась под копыта его рыже-золотистого коня, мили улетали назад. Он возвращался в Тирион...
- Финарато!
Она стоит у дороги, и мир становится бело-золотым вихрем. Он соскакивает с коня и замирает, ошеломленный, под водопадом ее шелковистых ароматных волос.
- Ты ждала меня?
- Я соскучилась...
- Tye melane...
Арфа, казалось, обиделась, когда он взял ее в руки. Звуки застывали льдинками и разбивались, не успевая слиться в мелодию. Пристыженный, растерянный, он поставил арфу на место.
"Все отталкивает, отвергает меня. Неужели я так изменился? Даже моя собственная арфа не узнала меня."
"Финарато, свет мой, как мне помочь тебе?"
"Может быть, я несу в себе зло?"
"Что ты, melda, что ты..."
"Ты был подобен лучу света. А теперь ты - словно драгоценный камень, в который искусные руки заключили этот луч. Камень сияет, но он холодный, жесткий, у него острые грани..."
"Почему ты спишь, наступил уже день?"
"Эти краски такие яркие. Я устаю от них. Я устаю от звуков, от света дня, от птичьих песен. Прости меня, melde, я принимаю жизнь, но мне тяжело смотреть, чувствовать, слышать..."
Он уснул, распростершись навзничь в высокой траве. Золотые волосы разметались по изголовью.
Такая яркая зелень кругом, что серая ткань его туники кажется темной. Тени от листьев лежат на груди, на обнаженных до локтя руках, на висках, на опущенных длинных ресницах.
Амариэ, присевшая рядом, уже потеряла надежду защитить его от бьющего в лицо света. Но ему, погруженному в глубокий сон, все безразлично. Пусть спит.
Солнце приближалось к полудню. Чуть заметно изменился теневой узор. Что-то странное увидела Амариэ: как будто это не тени, а пятна на темной одежде.
Наступил полдень.
...Зловеще чернеет пятно на груди. Там, у шеи, одежда разорвана и насквозь пропитана засохшей кровью. Запястья охвачены глубокими ссадинами - следом мучительного прикосновения чего-то такого холодного, такого жестокого, что непонятно, как это может существовать.
А выше ссадин, корежа и подчиняя себе рисунок теней, проступили багровые рваные раны.
Прозрачно-спокойно усталое лицо. Ни боли, ни ужаса - одно только полное отрешение. Под неподвижными ресницами застыл последний взгляд - взгляд измученного гордого существа, над которым страдание уже не властно.
Король эльфов, погибший в душном подземелье.
Финрод Фелагунд.
До этой минуты Амариэ Ваньа не знала, что такое смерть.
Анар сошла с меридиана, тени сдвинулись, и морок исчез. Финрод не пошевелился. Благодарение Валар, видение, кажется, не затронуло его сознания.
"Я только одного не знаю: почему Мандос отпустил тебя? Ты даже не успел отдохнуть. А здесь светит солнце, здесь надо чувствовать и дышать. Неужели здесь тебе будет лучше?
Может быть, дело в том, что здесь есть звезды, а в Мандосе их нет?"
Десятеро.
Они часто приходили в его сны. Они ничего не требовали, не упрекали, ни о чем не просили. Иногда он даже не видел их лиц.
С тех пор, как к нему вернулся сын, Финарфин испытывал странное чувство. Как будто вернулся отблеск того времени, что ушло навсегда. Финарато, сыночек, первенец, гордость отцовская. Утраченный и обретенный. Восставший из мертвых. Что ему пришлось пережить среди ужасов Серых Земель?
А ведь там еще младшие. Четверо...
Финарфин гнал от себя эти мысли. Теперь у него снова есть сын, и это главное.
- Ayia, Atarinya!
Финрод сбежал по лестнице, на ходу поправляя разлетающиеся волосы.
Красивый сын получился. Высокий - чуть-чуть ниже Финголфина. Грация, стать - это от матери. А волосы такие, что весь Тирион восхищается.
Только радости нет...
Впервые за долгое время Финрод не мог уснуть. Лежал с открытыми глазами в своей комнате и думал о словах отца. "Не спеши," - сказал вечером Златокудрый, обнаружив сына в мастерской. Конечно, из попытки изготовить колечко для Амариэ ничего не получилось. Но почему отец считает, что со временем что-то изменится?
Аман отвергает его. Неудивительно: когда-то он сам отказался от Амана.
Отказался - ради Средиземья.
Средиземье.
Где-то там остался Нарготронд.
И Берена он не спас...
Он зажмурился. Было так, словно ты видишь сон и вот-вот проснешься. Аман был сном...
Он открыл глаза. Ощупью нашел свою тунику, оделся и тихонько вышел из дома.
Была звездная ночь. Лучи-иголочки, белые и острые, искололи воздух. Город тихо дышал, растворяясь в полусне. Финрод спустился к воротам и направился по склонам Туны вниз, к озеру.
Он и сам не знал, почему его сюда потянуло. Захотелось увидеть озерную гладь, рябь на воде, мерцание звезд. Ощутить полузабытую нежную прохладу.
Лесное озеро - как зеркало в темной раме. Ни ветерка. Воздух пронизан лучами-струнами. На берегу никого. Он сбросил одежду и скользнул в прохладную манящую глубину.
Вода исполнила больше, чем обещала. Он чуть не задохнулся от наслаждения, но быстро опомнился. "Как хорошо!" Он с удовольствием потянулся, плеснул ладонями себе в лицо и поплыл.
Было радостно плыть, рассекая воду, ощущать, как она струится по телу, вдыхать воздух, наполненный ароматами леса и трав. На середине озера он повернулся на спину, вытянулся во весь рост и замер. Вода ласкала его, звездные лучи тихо касались лица. Ему было хорошо и спокойно.
Приближался рассвет. Звезды гасли одна за другой. Финрод перевернулся в воде, откинул назад намокшие волосы и направился к берегу.
Светало. Он устроился на камне у кромки воды, залюбовавшись рождением утра.
Черная гладь озера стала серебристо-синей. В густой синеве леса проступили рыжие и зеленые оттенки. Птицы перекликались в ветвях, желая друг другу доброго утра. А потом небо вспыхнуло, переливаясь розовью и золотом, и в озеро опрокинулась, растворяя остатки ночи, золотисто-розовая утренняя заря.
Наблюдая за переливами света, он склонился над водой и увидел свое отражение в ней.
Его тело мерцало в свете зари. По серебристым плечам рассыпались блестящие светлые локоны. Огромные глаза, сияющие, голубовато-серые, смотрели устало и немножко наивно.
Он посидел еще немного, слушая пение утренних птиц. Потом встал, потянулся, оделся, пригладил мокрые волосы и почти бегом направился в Тирион.
В комнате тихо. Раскрытой лежит книга Румила, и свет из окна падает на страницы.
О прошлом повествует Румил, и память живет в письменах его. Свет Дерев сплетается в отсчете времени, вышивает свои полотна Мириэль, слышится властный голос Финве.
Финрод вспомнил, как он увидел Финве в первый раз. Ему было тогда года четыре, и его поразили две вещи: величие Финве и его темные волосы.
А Румил пишет о Феанаро, о страстях его, о чудесных творениях рук его. Об Алтариэль гордой, что трижды отказала Духу-Пламени в пряди волос. (Где ты, сестра?) О Камнях чудесных, что даровали виденье вещей далеких или давно утерянных. О Сильмариллах, что свет Дерев хранят.
И о Тьме. О той, что пала на Валинор. Ибо не жили больше Светоносные Деревья, и смерть пришла в земли Стихий.
И уподобились земли Бессмертные землям Срединным...
И, опьяненные речами Феанаро, шли Эльфы во Тьме.
Шли, проклятые. Шли, ступая по острому льду. Оскальзывались и падали. И Тьма поглощала их жизни.
А впереди - три черных горы. И три ярких огня в глубине.
Смертная красота Белерианда.
Путь через годы, осыпающиеся, как листья...
Проклятым - надежды нет.
И пал Феанаро, и Финголфин принял свою долю в срок. И пришел сын Барахира в Дориат, и Эльвэ Синголло произнес слово "Сильмарилл". И Нарготронд отрекся от короля.
"Почему так темно и холодно?"
Он лежит на каменном полу, закованный в цепи, он, Финрод Фелагунд, отверженный король Нарготронда. Тьма охватила камеру душным кольцом. Где-то рядом, - в цепях, беспомощные, - другие, они слабее.
И страшное лицо во мраке. Жестокое, прекрасное, мертвенно-неподвижное. Ужас исходит от него, ломает волю, раздирает горло и грудь.
Они гибнут - один за другим. И единственный среди них Смертный не надеется ни на что.
Нет в мире ничего страшнее, чем бессилие.
И бросает он во тьму последнее - слова, и слова становятся стрелами, поражающими холод и мрак.
"Это уже было, было! Этого нет..."
Все теснее сжимается кольцо.
Все больше сил приходится отдавать светлым стрелам. Все, что знает, все, что помнит, все, что любит...
Застывшие черты во тьме изменяются, текут - в них проступает его собственное лицо.
И, сраженный своими же стрелами, проваливается он во мрак. Черное кольцо смыкается, и ничего нет в мире, кроме тьмы.
"Ничего?"
Но есть же песня...
Слово...
Нежность...
Звездный свет!!!
Рванувшись из последних сил, он все-таки разорвал черное кольцо - и, вспомнив имена всему, упал в объятия Амариэ Ваньа.
В комнате было тихо и светло.
Звездная мелодия звучала в ней.
- Melda, meldanya, хороший мой...
- Не уходи.
Она отогревала дыханием его холодные руки.
- Я не уйду, ну куда я уйду.
- Я не могу без тебя.
Она погладила его волосы, коснулась влажного лба. Смахнула бисеринки пота с висков:
- Я здесь. Видишь, я здесь.
- Ты не уйдешь?
- Нет, нет, - шептала она, целуя его глаза. - Не тревожься. Я буду с тобой. Я всегда буду с тобой.
Я всегда буду с тобой.
Я всегда буду с тобой...
Мягкий голос Финарфина волнами разносится по поляне. Светлый вечер зажигает первые звезды. Рядом с Финарфином стоит Эарвен, вся в бирюзово-синем. В стороне к дереву прислонился Ольвэ, как всегда в черном; жемчужный венец поблескивает в серебряных волосах. А недалеко от него сидит женщина такой невероятной красоты, что кажется видением - вдова Финве, Индис, сестра Ингвэ и мать Финарфина. И ее дальние родичи - Лаурмо и Лириэль. Больше никого на поляне нет.
И звучит благословение любви, именем Единого, и именем Манве Сулимо, и именем Варды Тинталлэ, и породнившиеся семьи обмениваются дарами, и Лириэль обнимает дочь, а совершенно растерявшийся от счастья Финрод почти ничего, кроме Амариэ, не видит...
Стемнело. Финарфин и Эарвен о чем-то говорили с Индис и Лириэль. К Финроду и Амариэ медленно подошел Ольвэ.
... Это были два одинаковых перстня. Тончайшего рисунка серебряная оправа охватывала огромные жемчужины - матовые, нежно-розовые, таинственно мерцающие.
- И еще... Ингольд, подставь ладони.
Десять жемчужин, какие попадаются на хорошей отмели раз в столетие, мерцали в ладонях Финрода.
- Это посылают вам берег и море, - тихо сказал король Телери. - Постарайтесь... Будьте счастливы.
"Благодарю тебя, отец моей матери."
"Будьте счастливы."
"И не расстанемся..."
Ночь. Луна заглядывает в окно, ласково гладит светлые волны растрепавшихся волос.
И можно сколько угодно смотреть на спящее милое лицо, на устало опущенные ресницы, на горькие тени под глазами.
"Melindo, melindo..."
Маленькая рука ложится на золотой висок. Тонкие пальцы еле заметно трепещут, плетут невидимую мелодию.
"Пусть тебе приснится музыка звезд..."
Он улыбнулся, не просыпаясь.
Он тосковал о переменах...
Теперь Финрод понимал, почему листва не откликается на его зов. Он видел и звал иную листву - ту, у которой вся жизнь не длиннее сотни рассветов...
Он любил смертную жизнь - за ее отчаянное мужество, за то, что вообще решилась существовать, зная свой предел. За нерасчетливость, за бесшабашное веселье, свойственное лишь тому, что не думает о вечности. За ту гордость, за достоинство, с которым она принимает свой конец, уступая место новым жизням...
Он любил красу увядания, и искал ее в зачарованном сне Валинора, и не находил.
Как-то он поделился этими мыслями с Амариэ:
- Не успеешь полюбить какой-нибудь лист, а он уже умирает...
- Ты искал постоянства в переменах, - отвечала она. - Теперь ты ищешь перемен в постоянстве. Ищи постоянство в постоянстве.
"А если тоскуешь об изменчивости - подойди к морю..."
Море не обмануло ожиданий. То лазурное, то сероватое, оно и минуты не оставалось одинаковым, а солнце и ветер рисовали на воде неуловимый искрящийся узор.
И "Суриэль" оправдывала свое имя. Как истинное дитя Манве, она летела, почти не касаясь поверхности воды.
"Счастье мое..."
Финрод полной грудью вдыхал чуть солоноватый влажный воздух, наслаждаясь светом, морем, стремительным полетом корабля. Солнце заливало палубу, играло в парусах. Ветер развевал его бледно-золотые волосы, смешивал их с яркими косами Амариэ, прильнувшей к его плечу.
- Помнишь, я когда-то обещал тебе это?
- Конечно.
- Удивительно... - Он поднял голову и сказал, глядя на море: - Это похоже на волшебный сон.
Она повернула его лицом к себе:
- Это не сон, Финарато, это наяву.
- Я знаю, - улыбнулся он. - Но не могу избавиться от мысли, что вот-вот проснусь. - И в глубине его серых сияющих глаз промелькнула тоска.
- Нет, - сказала Амариэ и поцеловала его. - Это не сон. Правда, не сон.
Он засмотрелся на горизонт и не заметил, что не один на палубе. И очнулся только тогда, когда рядом кто-то сказал:
- Привет тебе, Финарато, сын Финарфина.
Это был высокий телере с жестким лицом, чем-то похожий на самого Финрода. Он держался подчеркнуто отстраненно, и тон его речи был холодным.
- Привет и тебе, - сказал Финрод, стараясь говорить приветливо и спокойно. - Сожалею, что не знаю твоего имени.
- Я Халатир, сын Эалиндо, сына Ольвэ.
"Создатель корабля - мой брат?"
Финрод протянул ему руки:
- Рад узнать тебя, сын брата моей матери.
Но Халатир не ответил на приветствие. Он поднял лицо к белоснежной массе парусов, сияющей на солнце:
- Это ты хорошо придумал, с парусами. Откуда ты, нолдо, (* 3) знаешь корабельную науку?
Финрод взял спокойно отстраненный тон:
- Я родился в Альквалондэ, вырос там.
Они помолчали. Потом телере вдруг спросил:
- Скажи мне, нолдо, каково это - умирать?
Финрод вздрогнул:
- Это неприятно, Халатир.
- Ты знал моего отца?
- Да.
Халатир продолжал смотреть на паруса:
- Я никогда не видел его. Я родился через четыре месяца после Резни. Ты не встречал его в Мандосе?
- Может быть. Я плохо помню Чертоги.
- Почему ты здесь, а он - там?
Финрод сказал мягко:
- Не знаю, Халатир.
Корабел прищурился:
- Жаль.
- Тогда спроси у Владыки Намо.
- Нет, Нолдо, - корабел смотрел на Финрода в упор, и в его серых глазах было бешенство, - это вам легко глядеть в глаза Валар и вопрошать их, словно равных! Мы привыкли опускать глаза перед высшими.
- Может быть, напрасно, Халатир, - спокойно произнес Финрод. - Высшие знают больше нас.
- А вы, Нолдор, ради познания способны преступить любые границы!
- Не надо так, Халатир, - попросил Финрод.
- Разве это неправда?
- Неправда.
- Тогда скажи мне, Нолдо: ради чего вы убивали нас?
Финрод молчал. Телере взглянул туда, куда безотрывно смотрел его собеседник. Там небо и море разделяла узкая черта. А за чертой был Белерианд. В глазах Финрода стыла горечь, и телере вдруг понял, что эти глаза видели такое, чего ему, Халатиру, никогда не увидеть - и хорошо, что не увидеть. Он тихо спросил:
- Там, в Средиземье... действительно есть что-то, что стоило всех этих смертей?
- Да, Халатир, - ответил Финрод, несколько секунд помолчав. - Любовь... - он вздохнул, опустив глаза. Поднял взгляд и неуверенно добавил: - Раскаяние.
Телере молчал. Потом вдруг повернулся, коснулся руки вцепившегося в поручень Финрода:
- Я благодарен тебе за паруса. - И быстро ушел с палубы.
- А по-моему, ты преувеличиваешь, - сказал Финарфин.
Они шли по траве среди золотисто-зеленых деревьев. Финрод ступал осторожно, глядя под ноги, как будто что-то искал. Финарфин давно заметил, что у его сына неуверенная походка, резковатые движения. По-видимому, он еще не вполне овладел своим телом. Ничего, привыкнет.
- Может быть. Я не знаю.
- Но ведь с кораблем у тебя получилось?
- Да.
- По-моему, ты просто устал. Отдохни, и все пройдет.
- Откуда у тебя эта уверенность, отец?
Финарфин усмехнулся:
- Я ведь знаю своего сына.
Было тепло. Отец и сын медленно шли под деревьями, и ветви шелестели им что-то ласковое.
- Я верю Валар, yonya, - негромко говорил Финарфин. - А как же иначе?
Теплый полдень ласково касался тела Финрода, отогревал измученную душу.
Они вышли на поляну. Аромат цветов, шелест трав, сияние неба и солнца. Финарфин устроился на траве, Финрод в своей любимой позе - обняв колени руками - уселся напротив. Похожие: золотоволосые, светлоглазые. Один - в зеленом, в волосах мерцает серебряный обруч, изящные руки унизаны кольцами. Второй - в серебристо-синем, мягкие волосы свободно падают на спину. Финрод восхищался необыкновенной красотой своего отца, как восхищался его сдержанностью, несуетностью, уверенностью, умением управлять страстями - не только своими.
- Скажи, отец, тебе не тяжело - быть королем?
- Нет.
- Мне так странно: оказаться вдруг сыном Верховного Короля Нолдор.
- Привыкай.
- Я постараюсь привыкнуть.
- Ты мне очень нужен.
Финрод вопросительно посмотрел на отца.
- Мне нужен кто-то, на кого я мог бы положиться, как на себя. Понимаешь?
Финрод закусил губу:
- Я, наверное, тебе не подойду.
- Почему?
- Потому, что я одно обещание уже не выполнил.
- Что же тебе помешало?
- Смерть.
Лицо Финарфина исказилось:
- И ты еще себя обвиняешь?
Финрод опустил голову. Финарфин обнял его и поцеловал:
- Yonya, melin, маленький мой...
Финрода охватило странное чувство. Так бывает в детстве, когда посреди страшного сна вдруг приходит кто-то сильный, и страх исчезает. Он спрятал лицо на груди отца и прошептал:
- Я не мог иначе... Не хватило сил. Я боялся, знал, что не выдержу...
- Не надо. Yonya, не думай об этом. - Финарфин держал сына в объятиях и тихонько покачивал его. - Ты здесь, ты вернулся, это главное, а остальное... Послушай, а ты уверен, что обещание не выполнено?
- Почти.
- Почему же тебя отпустил Владыка Судеб?
- Не знаю.
- Ангарато и Айканара убили...
- Я знаю.
- Откуда?
- От тебя. Давно уже понял по твоим обмолвкам. И про Феанаро знаю, и про Финголфина. - Златокудрый смотрел куда-то в пространство. - Может, это и к лучшему.
Финрод удивленно взглянул на отца.
- Глядя на тебя... - пояснил тот.
Финрод молчал. Финарфин продолжал:
- Возможно, когда-нибудь и они вернутся. А смерть, ты знаешь, снимает Проклятье Мандоса.
Финрод вздохнул:
- Может быть. Только Айканар, например, не вернется. А я люблю Средиземье, и этого проклятья смерть почему-то не снимает...
Солнечный луч, ударившись о перила, весело отскочил, и, в шутку треснув по загривку глупый виноградный лист, прыгнул прямо в подставленную ладонь.
Финрод склонился над озерком света, игравшим в его ладони. Опустил в нее пальцы левой руки. Приятное тепло расплескалось по коже, словно ласка ветра или тихий смех. Постояв немного, он запрокинул голову, с удовольствием вдыхая ароматный утренний воздух, и выплеснул теплое озерко себе на волосы, лоб и глаза.
Мир рассыпался перед ним осколками цветного стекла.
"Осколки цветного стекла..."
Мириады оттенков, ярких и бледных, чистых и смешанных, мерцали на их поверхности, вспыхивали в гранях. Грани заискрились в ослепительном свете, все чуть-чуть поплыло, а потом мир стал таким, каким был всегда.
Он схватился за перила, почувствовав, как кружится голова. Множество звуков, запахов, ощущений нахлынуло одновременно.
"Так это все - реальность?"
И солнечный свет, и город, и небо, и дыхание...
Так вот она, тайна, которую он угадывал в голосах родных, в облике Тириона, в звездных лучах!
Упавшая с неба капля огненной росы как будто смыла смертное наваждение.
Горло перехватило. Ему хотелось и танцевать, и плакать, и броситься кому-нибудь на шею, и валяться в росистой траве...
Чистый и звонкий голос летел над дворцом. Финарфин, выбежав на террасу, замер - Финарато пел! Его сын, который даже улыбался через силу, стоял и пел, и в песне было все - рассвет, и закат, и снова рассвет...
"Благодарение Валар."
Финарфин повернулся, и, неслышно ступая, вошел в дом.
А Финрод даже не сразу понял, что произошло.
Этот взгляд - он так не похож на другие. Слезы и упрек в нем. Черные ресницы, черные волосы на белом лице - Лехтэ, жена Куруфина. Взглянула - и прошла.
- Леди Лехтэ!
Обернулась:
- Слушаю тебя, лорд Финарато.
Стоят на улице. Руки опущены, в глаза не смотрят. Его черед говорить. Но что?
Он понял, что.
- Леди Лехтэ, я рад рассказать тебе о твоем сыне.
Ее лицо поднимается - слезы в огромных глазах:
- Скажи мне, лорд Финарато, он жив?
- Был жив, когда я уходил.
- Прости...
- Это ты прости меня, леди Лехтэ. Я расскажу тебе о нем. Он жил в моей крепости, и я был рад этому. Может быть, он и сейчас там живет. Надеюсь. Он прекрасный мастер, и он достоин своего рода.
- На кого он похож?
- На отца своего отца. Очень. Более, чем кто-либо иной из Дома Феанаро.
- Я знаю, лорд Финарато, ваш род враждовал с родом Феанаро - и ты принял Тьельперинквара у себя?
Он вздохнул:
- Леди Лехтэ, наш род не враждовал с родом Феанаро - это род Феанаро враждовал с нами. Но в Средиземье все немного не так. После гибели Феанаро сыновья его не находили особой радости в открытой вражде с нами.
- А... Куруфинвэ? (* 4)
Он вздрогнул.
- Не спрашивай меня о нем, леди Лехтэ, прошу тебя. Он жив, он тоже в Нарготронде... Не спрашивай!
Она подошла, протянула ему руки:
- Прости меня, лорд Финарато, я не хотела расстроить тебя. Если Куруфинве в чем-то виноват перед тобой...
Он сжал ее руки и выпустил:
- Не надо, леди Лехтэ. Теперь уже ничего не надо.
Он быстро поклонился и ушел. Она осталась одна стоять посреди улицы.
В Валмаре кипела работа. Улицы и дома приняли деловито-озабоченный вид. Среди златокудрых Эльфов то и дело попадались темноволосые: уже много веков незадолго до Сбора Плодов Нолдор приходили в Валмар - помогали готовиться к празднику. Работа для кузнецов, ювелиров, стеклодувов находилась всегда, и в том, что Валмар год от года становился все краше, была немалая заслуга народа мастеров.
Финрода в Валмаре приняли приветливо. Некоторое время он, как и его отец, работал с кузнецами, и ему это нравилось.
Но однажды он зашел к ювелирам.
Среди россыпей алмазов, аметистов и янтаря сиротливо проглядывали матовые нежные жемчужины. Им явно было неуютно.
- Мы не знаем, что делать с ними, - объяснили ему мастера. - Так, как есть, они хороши. Но, как только мы пытаемся их где-нибудь использовать, они теряют свою красоту. Жалко, но что поделаешь. Мы не Телери.
- Да, - согласился Финрод. - Наверно, чтобы работать с жемчугом, надо с детства слушать шум моря.
"Подойди к морю..."
- Можно мне взять несколько жемчужин?
- Возьми, конечно.
Тогда он пошел к стеклодувам. И, когда стекло вспыхнуло на солнце сапфирной синевой, замерцало нежной голубизной аквамарина и стало пронизанным золотыми лучами морским заливом, на дне его лежали раковины. Они приоткрыли створки, вбирая колышущуюся влагу, и на муаровых ложах покоились жемчужины.
Пол-Валмара собралось полюбоваться витражом. Финрод смущался - он не думал, что его работа так понравится. Но, когда Ингил, сын Ингвэ, предложил ему сделать цветные витражи на сводах одного из залов королевского дворца, он с радостью согласился.
Несколько молодых Нолдор, жадных до секретов ремесла, попросились к нему в помощники. (* 5) Потом их стало больше. А Златокудрый, занятый собственными делами, выбрался к Финроду только на следующий день.
Финарфин стоял у двери, любуясь сыном. Финрод ходил по мастерской с какими-то сосудами в руках, вроде бы неторопливо, но тем не менее постоянно оказывался там, где его в этот момент ждали. Он говорил негромко, но было слышно каждое слово. Видно было, что без него налаженная работа рассыплется, как порванное ожерелье. В мастерской творилась неслышная музыка, и Финарфин увидел то, чего не замечал раньше. В пышных волосах, которые Финрод упорно не хотел убирать, ему почудилась серебряная корона.
Финроду было невесело. Стоило ему отвлечься, он вспоминал свою мастерскую. И не только. Залы и коридоры, мягкие ковры и гулкие своды Нарготронда. Порой он казался себе чуть ли не предателем. Особенно когда думал об Ородрете, на которого оставил королевство. Не дано Ородрету быть королем, Финрод это знал. У него просто не было другого выхода. Не Куруфину же оставлять свой народ - Финрод очень хорошо представлял себе, к чему это приведет. А что теперь? Он, которого звали Фелагундом, наслаждается жизнью в Валиноре, а Ородрет там мучается? И жив ли?..
А что стало с Лучиэнь?
И где Берен?
Его душу томили предчувствия. Зла ли, добра - он не мог сказать. Но однажды Сбор Плодов уже был прерван, и судьбы мира изменились. Финроду казалось, что и на этот раз праздник принесет с собой если не гибель существующего порядка, то хотя бы весть о ней.
Но, когда весть в самом деле пришла, он не сразу поверил этому.
Откуда этот свет?! Неужели?..
Кто он - идущий по восточной дороге, высокий, с мечом в ножнах, с алмазной пылью на поношенных дорожных сапогах?
И что за ожерелье на шлеме у незнакомца? Финрод узнал его, он слишком хорошо его знал. Но что это значит? Чья мудрость - или чье тщеславие - волею рока сплавило Сильмарилл с Наугламиром?
Веселье оборвалось. Незнакомец вошел в Валмар.
"...Тогда собрались Валар и призвали из глубин моря Ульмо; и Эарендил встал перед ними и передал им послание Двух Племен. Прощенья просил он для Нолдор и сострадания их неисчислимым горестям, милосердия людям и эльфам и помощи в их нужде. И мольба его не было отринута." (* 6)
В смущении стоял Эарендил перед величием Валар. И отвел он взгляд, и посмотрел туда, где за пределами Круга Судеб стояли в изумлении Эльфы Валинора. И был среди них один, непохожий на других. Усталым было его лицо, и печаль была в его глазах. И Эарендил понял то, чего не поняли Эльфы Валинора, не знавшие сражений и страха: это было лицо воина, смертельно уставшего от войны.
Взгляды их встретились.
"Кто ты?"
"Я приду, я найду тебя... потом."
Он примчался в Альквалондэ вечером, на закате.
В покоях Ольвэ было тихо. Король Телери беседовал с Эарендилом и его женой. Говорили, ее зовут Эльвинг? Но чьи черты, словно небо в воде, отразились в ее лице?
Все трое обернулись к нему.
- Привет вам, - он очень старался говорить спокойно, и, кажется, получалось.
- Привет тебе, Инголдо, - ответил Ольвэ и, обратившись к Эарендилу и Эльвинг, сказал: - Это сын моей дочери, Инголдо Финарато.
Финрод наклонил голову. Эарендил изумленно смотрел на него:
- Ты...
- Да.
- Финрод?
- Да.
- Как же...
Эарендил, поняв, кто перед ним, растерянно замолчал.
И тогда поднялась Эльвинг, и, встав перед Финродом Фелагундом, сказала:
- Я дочь Диора, сына Берена и Лучиэнь.
И поклонилась ему.
Все плыло перед глазами.
"Значит, все-таки не зря?.."
А на пальце у нее сияло кольцо с двумя змеями, оспаривающими золотой венец...
Они сидели в гостиной, и ветер доносил с моря соленые брызги. Эльвинг устроилась на ковре у ног Финрода и смотрела на него восторженными глазами. Финрод странно чувствовал себя в качестве героя семейных легенд, но эту пережившую столько ужасов девочку, конечно, обидеть не мог. Тем более что Эарендил являл собой несколько более сдержанное воплощение того же восторга, а Ольвэ смотрел на все это с доброй и грустной усмешкой.
Эарендил... Внук Тургона. Идриль - Итарильдэ - стала женой смертного, как и Лучиэнь. А Гондолин был, оказывается, совсем рядом с Тол Сирионом - за горной цепью, замыкавшей Дортонион.
Но беседа оказалась грустной. Финрод сдерживал слезы, слушая рассказ о разрушении Нарготронда. Пали Дориат и Гондолин. Последний приют Эльфов и Аданов - Арверниэн - жил в слезах и страхе. И не было больше в живых ни Тургона, дорогого ему, ни сурового Тингола, ни смелого Фингона, ни ласкового Ородрета, о котором так беспокоился. И Берен с Лучиэнь ушли навсегда.
Только Галадриэль и Келеборн избежали смерти. И, услышав это, улыбнулся Финрод Фелагунд, но горькой была его улыбка.
- Расскажи мне, Эльвинг, о судьбе Берена.
- Я с радостью расскажу тебе, лорд Фелагунд. - Эльвинг держала его руки в своих, и глаза ее сияли восторгом. - Ибо пришла в Тол-ин-Гаурхот Лучиэнь... - она запнулась.
- Продолжай.
- В час твоей смерти явилась она, и смело кинула вызов Саурону, и вдвоем она и Хуан-волкодав одолели его. И чист стал остров Тол Сирион, и освобождены были пленники. А тебя... - она смутилась и опустила глаза. Финрод улыбнулся, хотя губы его дрожали:
- Не бойся, я сам произнесу это слово. Меня похоронили...
- На вершине Тол Сириона.
Он поднял лицо и прошептал:
- Хорошо.
Эльвинг взглянула на него удивленно. Он ласково кивнул ей, и она, ободренная, продолжала:
- Берен и Лучиэнь вернулись в Дориат, но встретились им Келегорм и Куруфин...
Он слушал повесть, ставшую легендой, и думал о том, что же такое Судьба. Музыка Айнур... или дыхание мира?
И еще он думал о земле, которая эту легенду породила.
Белерианд.
Окровавленная земля, умирающая земля.
Никогда еще она не была ему так дорога.
- Это ожерелье по праву твое, Лорд Фелагунд. Когда пробьет час решения нашей судьбы, когда определен будет путь Сильмарилла, Наугламир вернется к тебе. (* 7)
Узкие серебряные руки легли на чудесный обруч. И Финрод печально улыбнулся, понимая, что ожерелье, которое он носил когда-то и называл своим, теперь стало для него только призраком прошлого:
- Нет, Леди Эльвинг. Я рад был бы снова обладать им. Но теперь Наугламир - только оправа Камня... и я рад этому. Здесь, в Амане, красоту не называют своей.
И он взял в руки Наугламир, прекраснейшее в мире ожерелье, и надел его на шею Эльвинг. И в смущении стояла дочь сына Берена и Лучиэнь. А Финрод взял ее руку, на которой играло в свете Сильмарилла золотое кольцо с изумрудами. Улыбнулся он, и, ничего не говоря, отпустил ее.
И поныне красота Наугламира служит оправой свету Сильмарилла...
В Валиноре ковали мечи.
Мирные Ваньар с интересом осваивали военную науку. Народ Финарфина, который когда-то уже имел с ней дело, испытывал неприятные ощущения. А Телери отказались, и никто не принуждал их.
- Я хотел бы увидеть эти земли, - говорил Ольвэ Финарфину и Финроду. - Но война... - Он виновато посмотрел на них. - Это невозможно.
На военных советах в изящном светловолосом сыне Финарфина неожиданно обнаружили специалиста. Он знал ответы на все вопросы, связанные с размещением и передвижением войск. Он рассказывал о вооружении Орков и силе Балрогов, о слабостях Эльфов и стойкости Людей. Он рисовал карты и об'яснял, как лучше пройти и где можно укрыться. Он научил Нолдор некоторым гномьим способам обработки стали, так что мечи становились острее, а доспехи легче выдерживали жар от драконьего дыхания. Он рассказывал о привычных для Моргота приемах ведения войны. И с какой-то странной радостью сжимал в руках меч, когда обучал новичков обращению с этим не слишком-то почитаемым в Амане предметом.
Он говорил негромко и сжато. Каждое его слово стоило многого. И, когда стало ясно, что без того, что от него узнали, армии Валинора пришлось бы воевать практически вслепую, Эонвэ, переглянувшись с Финарфином, предложил Финроду самому вести войско.
Финрод поблагодарил и отказался.
- Ты опять уходишь...
- Милая, единственная моя, прости меня.
Она спрятала лицо у него на плече:
- Я боюсь. Я очень боюсь за тебя.
Он изо всех сил прижимал ее к себе:
- Не бойся, милая. Даже если я погибну, я приду, как только смогу. Ты только найди меня, как тогда, обязательно найди, слышишь?
Она подняла заплаканное лицо:
- Конечно...
Он целовал ее глаза, волосы, губы:
- Не надо плакать, melisse. Я иду сражаться, а не умирать. Ты понимаешь меня?
- Я люблю тебя...
- И я тебя люблю...
Настал день отплытия.
Корабли готовились поднять паруса: Эльвинг все-таки уговорила Телери перевезти войска через Море. Воля Валар была с уходившими, и Эарендил, сияя Сильмариллом на челе, с небес указывал путь кораблям.
Финрод стоял на причале с другими Нолдор, недалеко от сине-золотого знамени Финарфина. Эльфы переговаривались, ожидая приказов. Солнце вспыхивало в парусах, играло на воде, отражалось в металле доспехов.
Внезапно шум в Гаванях стих. Стало слышно, как шуршат знамена.
По плитам причалов шел Намо Мандос.
Волосы его были темны, глаза - как лесной орех, прекрасно лицо. Взгляд бесстрастен, черты лица неподвижны.
Владыка Судеб подошел к сыну Финарфина - Инголдо Финарато - Финроду Фелагунду - и тот взглянул ему в глаза.
"Куда ты идешь, сын Финарфина?"
Я иду сражаться.
"И ты не боишься смерти?"
Оттого, что я знаю ее, я боюсь не менее других. Но я воин.
"И ты любишь эти земли."
Да.
"И хочешь вернуться туда."
Да.
"И увидеть их снова. Еще раз, хотя бы безвестным путником, пройти по просторам Нарготронда. Услышать, как поет Оссирианд. Побывать в Дориате."
Да.
"Может быть, ты хочешь постоять над своей могилой?"
Финрод задрожал и отвел взгляд. Но он по-прежнему слышал голос Мандоса:
"Всему этому не бывать. Битва начнется, как только войско Валар высадится в Средиземье. И земля Белерианда не выдержит ее ярости: Море хлынет в трещины земли и погребет Белерианд в своих глубинах. Ты не увидишь его."
Владыка... За что?.. В чем виновна перед Валар несчастная земля?..
"Я не вершитель, я только провозвестник."
- Ну что ж, если так... - прошептал Финрод. - Если суждено...
Но Мандос продолжал:
"Ты не выдержишь того, что ждет тебя там. Останься в Амане."
Владыка Намо, ты призываешь меня отречься от своего долга?
"Свой долг ты уже выполнил до конца. И никому не нужна твоя вторая смерть."
А кому тогда нужна моя вторая жизнь?
Мандос покачал головой:
"Живи - и поймешь."
Финрод опустил взгляд. Отчаяние накрыло его, как волна, и несчастный эльф почти потерял способность соображать. Он крикнул звенящим голосом:
- Почему ты отпустил меня, Владыка Мертвых?
"Ты ушел сам. И ушел слишком рано: я бы задержал тебя в Чертогах еще на некоторое время. По крайней мере, от этого я бы тебя избавил. Но ты чист перед миром, и я не властен был задерживать тебя."
Финрод вскинул голову. Но Намо Мандос предупредил его слова:
- Я не хочу тебе приказывать. Я прошу тебя. Останься.
Финрод поник головой и еле слышно прошептал:
- Я остаюсь.
Войска уходили на битву. Уходили Ваньар, не ведающие времени и смерти. Уходили Нолдор, неся избавления страдающим братьям. Уходил Финарфин, унося в Срединные Земли кольцо со змеями: Эльвинг просила передать это кольцо ее родным. А Финрод стоял и смотрел на них, и все сливалось перед его глазами. И он не видел, как, перед тем как исчезнуть, взглянул на него Намо Мандос. Как по губам того, кто во веки веков не ведает страстей, скользнула еле-еле заметная тень улыбки.
Что-то кончилось. Навеки кончилось...
- Привет тебе, Дарящая Покой.
- Привет и тебе, Финарато Инголдо.
- Позволь мне испить из твоего источника.
Сумерки скрадывают неясные очертания серой фигуры. Рука, как туман, опускается на светлые волосы:
- Пей. И да покажется тебе сладкой влага его.
- Леди Эарвен, он в Лориэне!
Мать понимает сразу и опускает голову.
- Кто сказал тебе?
- Эсте.
- Marie.
- Я пойду туда, к нему.
- Нет, дитя, - узкая рука Эарвен ласково ложится на запястье Амариэ, но не разжать эти пальцы, - не нужно. Сейчас ему ничего не нужно.
Слезы в уголках синих глаз:
- Значит, и я?..
- Ни ты, ни я. Ни солнце, ни звезды. Только покой.
- Зачем же тогда... я?
Эарвен ласково берет в ладони золотую головку Амариэ:
- Чтобы сниться ему в Лориэне.
Амариэ молчит. Эарвен говорит как можно ласковее:
- Не печалься. Он вернется.
- Он сказал, что мы больше не расстанемся...
- А разве это разлука? Он не умер, не покинул тебя, не разлюбил нас. Он просто прилег отдохнуть.
...О, ты, дарящая покой, помоги моему возлюбленному, если я не смогла ему помочь. Пусть светлы будут его грезы среди твоих озер и деревьев. Пусть покинут его душу все тревоги, пусть забудет он о печали, пусть боль уйдет из его памяти. Любимый мой, пусть сон твой будет светел.
...Год ли, век ли - кругами ли светил измерять ожидание? Вот я уже сшила тебе плащ - серый, как море, как одежды Эсте, как твои глаза. Я сама соткала эту ткань, и каждая ниточка в ней - это удар моего сердца, это мой вздох, это мгновение без тебя. И вышила я его серебряной нитью, и каждый стежок - удар твоего сердца, твой вздох, мгновение твоего сна. Этот плащ так подходит к тунике, которую я сшила для тебя еще раньше. Из мягкого-мягкого шелка она, только такой шелк ты и носи, пусть он ласкает тебя.
Каждый день стою я на галерее, что обращена к западу. Шумит молодой лес, ясно небо, светлы голоса птиц. Отдохни, любимый мой. Я подожду.
Прикосновение. Среди покоя и грез оно - другое. Потянулся за ним - розоватый свет вплетается в серые видения - они, оказывается, серые? Это рассвет пробивается сквозь ресницы. Это окончился сон.
В густо-синем небе гаснут звезды. Как легко стоять! Травы ласкаются к ногам. Птицы весело перекликаются в ветвях. Как все изменилось...
"Сколько же я спал?"
По мраморным ступеням - к озеру умыться. Кто-то сидит на широкой ступени: мягкое лицо, светло-зеленые глаза, светлые волосы. В Валмаре, в Маханаксаре, где-нибудь еще он бывает иным. Но нельзя не узнать его.
"Сколько же я спал?"
"А разве это важно?"
"Я искал отдыха..."
"И обрел его."
"Не слишком ли долго я отдыхал? Ждут ли меня еще?"
"Тебя будут ждать всегда."
Небо распахнулось над головой. И Ирмо Лориэн улыбнулся и махнул рукой уходившему в рассвет.
Сегодня с утра Амариэ не сидится за шитьем. Старые песни надоели, а новых она не знает. Непокорная игла не хочет продолжать узор.
Она идет по юному лесу, и солнце светит сквозь листья. Трава ласкается к ногам и распрямляется за спиной. Такая тишина среди этой пронизанной солнцем зелени! Деревья радуются ей. Чему еще они радуются? Куст малины зовет ее, у него такие вкусные ягоды, но ей не хочется стоять на месте.
Среди высоких стволов далеко видно. Золотые лучи наполняют лес. Вот так дрожат и играют они - это ветер нежится в кронах.
Сердце застучало бешено и весело.
Он идет среди деревьев, и, кажется, не подозревает, что она здесь. И она бежит к нему навстречу, срывая с себя, как паутину, последние минуты ожидания:
- Финарато!
Он замирает, услышав ее крик. А потом, счастливый, бросается к ней:
- Амариэ! Амариэ melde!
И смеется он, подхватив ее на руки, и они кружатся под деревьями, забыв о горестях, о роке, о времени...
Он стоит под колоннадой дворца, старший сын короля Финарфина Финарато Инголдо. Ветер слегка шевелит светлые волны его волос, узкие серебряные руки лежат на перилах. Золотой закат обещает тихую ночь и радостный день. Бело-золотой тенью стоит рядом с ним Амариэ, его жена.
Он бродит по лесу с отцом своим, Финарфином, и тихий разговор, рождаясь, оседает росой на ветвях.
Он сбегает с лестницы, и чей-то голос зовет его, а Финарфин прислушивается к знакомым шагам и улыбается про себя.
"And comes no more
To the grey world of tears and war..."
1. Кирданом
2. Он сказал: "I ngoldo aule"
3. Напоминаю: "Ingoldo" - имя Финрода в Альквалондэ
4. Для особо нервных: кажется, в Валиноре имя Куруфина звучало так же, как и имя его отца.
5. Опять для особо нервных: ну, не старше трех тысяч лет...
6. Д.Р.Р.Толкин. Сильмариллион. М.,1992. Пер. Н.Эстель. Стр. 277.
7. К. Кинн. Энтулессе Финарато Валиноренна
|
Эйлиан архив на главную |