Игра "Осада Монсегюра" для меня, увы, так и не состоялась - по семейным обстоятельствам. Жаль.
 

ТРЕТИЙ ПОХОД
(Памяти Луи де Беланжа, любимого дедушки)
 

Храни мой путь, золотой песок,
Храни мою седину,
В кольчуге жарко, и клонит в сон,
И главное - не заснуть -
Бургундский герцог близ Акры спит,
Укрывшись сухим песком,
Кто был отважен - уже убит,
А прочих дождался дом.

Известный герб? Знаменитый род?
А может, простолюдин?
Здесь равно красная станет кровь,
Здесь кубок на всех - один.
Тот кубок пьем мы десяток лет,
Но он не допит еще,
И вот гордыня, о Ричард Лев,
Стоит за твоим плечом.
А твой союзник и сюзерен
Который уж год в седле
(Посеял рознь - получи взамен
Войну на своей земле).
Молчу о нем я - молчи и ты -
То был повелитель мой,
Но сколько рыцарей, сняв кресты,
Вернутся за ним домой...

"Домой..." так слово меняет смысл,
И слово теряет смысл.
О мой Господь, что бросаем мы?
Куда отступаем мы?
Там звон монет, и интриги там,
И, право, мне очень жаль,
Что скажут люди - "продажный Тампль",
"Заносчивый Госпиталь".

А выбор прост, и ты знаешь сам,
И лучшего не ищи -
Как может инок отвергнуть сан,
А рыцарь - оставить щит,
Ты можешь в город войти с толпой
(Что ж, твой милосерден враг)
Босым, с опущенной головой -
Чужие стоят у врат,
Чужая стража в Святой Земле...

А значит - не кончен бой,
И все падет, но к чему жалеть,
Раз вера твоя с тобой,
К чему, раз рядом течет река,
Три капли беречь в горсти?

Твой сокол в небе, трубят рога -
Лети же за ним, лети.

        Аймон де Беланж родился в 1207 году в замке *****,  что на севере Бургундского герцогства,  почти на границе с Шампанью.  То, что родился он 30 апреля,  было для его родителей добрым знаком  - ведь  именно  30  апреля  отмечается день св.  Аймо Савигнийского, который считался покровителем рода  де  Беланжей,  а  кроме  того, Аймоном  звали  настоятеля  бенедиктинского  монастыря,  что стоял недалеко от замка.  Отец настоятель в  дальнейшем  сыграл  немалую роль в воспитании юного Аймона де Беланжа;  вместе с родителями он желал, чтобы младший де Беланж сделал карьеру на церковном поприще -  не самый худший вариант для младшего сына - и не его вина,  что так не случилось.

        Был у Аймона старший брат - Годфруа, названный так в честь славного Годфруа Бульонского.  И был Годфруа де Беланж очень-очень похож на своего отца, и внешне, и характером; и во всем был он ему радостью  и  опорой.  Вот  только в одном не оправдал он отцовских надежд:  так и не увидел Рауль де Беланж креста на одеждах  своего старшего  сына.  Ибо,  хоть  и  был  Годфруа добрым католиком и не последним из рыцарей Бургундии,  но также был  он  человек  весьма светский,  и гораздо более влекли его турниры и войны в его родной земле, чем в палестинских песках.

        А отец - увы!  - при всем желании не мог следом  за  своим отцом,  славным Луи де Беланжем, отправиться на Восток за высокой славой воина Господня. О старом Луи, деде Аймона, разговор особый, а  с Раулем в молодости на турнире,  де Беланжами же и устроенном,  приключилась беда  -  нерадивый  кузнец  плохо  приклепал  толстую пластину нагрудника,  и копье противника,  пробив доспех,  нанесло Раулю серьезную рану,  от которой он так и не оправился.  До конца жизни  отец Аймона не только не мог ездить на лошади,  но и пешком ходил с трудом;  и умер он рано, в сорок два года, всего на четыре года пережив собственного отца.

        В отличие  от  многих иных младших сыновей,  Аймон не имел оснований жаловаться на судьбу:  Рауль де Беланж равно любил обоих сыновей, а дедушка Луи так и вовсе предпочитал его старшему, найдя в юном Аймоне не только послушного внука (ха,  попробовал  бы  кто ослушаться  Луи  де  Беланжа!),  не  только благодарного слушателя (умел,  умел дедушка рассказывать так,  что заслушивались все,  от слуги  до самого герцога Бургундского,  да и рассказать ему было о чем),  но горячего сторонника идеи защиты Святой Земли.  Годфруа с удовольствием  слушал о храбром и гордом английском короле Ричарде и о том,  как сражался Филипп-Август  со  своим  бывшим  вассалом. Аймон - о жутком хаттинском поражении,  о крестовом походе и осаде Акры,  о христианских святынях,  о недоступном граде Иерусалиме... Спрашивал деда о том,  как вести войско в песках, как предпочитают сражаться неверные,  какие  крепости  держат  сейчас  в  Палестине ордена и как они укреплены. Заметил то отец или нет - да наверняка заметил,  и, умирая, именно Аймону завещал пилигримство на далекий Восток. Пилигримство с крестом на одежде и мечом в руке.
 

                ...То будет славный гон во имя Креста -
                Спускаешь с руки не сокола - воронье,
                То скорбный лик и страшная чистота,
                То право войны - отныне право твое.

                А гончие рвутся туда, на восток - так верь,
                Скачи за ними, и там, на краю земли,
                Святую землю пронзи - рукоятью вверх -
                Своим мечом, и перед мечом молись.

                Возьми в ладони железо и камень стен,
                А страх оставь на дорогах иной страны,
                Зачем он тебе - ведь ты получил взамен
                Одно святое право - право войны.
 

        Славный отряд  привел  в  Святую  Землю Аймон де Беланж... Двадцать рыцарей с оруженосцами и прислугой шли под его  рукой,  и полсотни латников, и стрелков да пращников - еще с полсотни. Брат, хоть и не возглавил ополчение,  ради  памяти отца не поскупился на людей  и снаряжение.  А отправился  туда Аймон сам, не в крестовом походе (незадолго до того закончился поход Фридриха II -  странный поход, ну да речь не о том), и полагаясь на милосердие Господне да добрую удачу.

        Да... Славный то был отряд - а где он теперь?  -  немногие отправились  в обратный путь,  и не всем возвращавшимся была удача добраться до родной Бургундии.  Многие  погибли;  песок  укрыл  их могилы.  А кто-то ушел от Аймона,  польстившись на деньги и земли, что раздавали своим слугам другие, более удачливые сеньоры.

        Аймон держал замок  на  границе  -  дело,  пожалуй,  самое неблагодарное,  потому  что  границы в этих землях меняются так же быстро,  как барханы в проклятой  палестинской  пустыне.  Сарацины медленно,  но верно теснят франков к морю;  подкреплений из родных земель мало,  да и  те,  что  приходят,  тают  на  глазах:  умные, совершив   паломничество,  поворачивают  обратно  или  остаются  в надежных городах-крепостях, а храбрых быстро съедает война. Аймона никто не назвал бы трусом, но пока ему везло.

        Потом один  из паломников передал Аймону письмо - Гийом де Вилье просил помолиться за него в Святой Земле. Просьбу эту Аймон, разумеется,  выполнил,  а сам собрался в дальнюю дорогу на родину. Потому что среди всего прочего Ги  упомянул  Годфруа  де  Беланжа, "вот уж два года как умершего".

        Почему весть  о смерти старшего брата не дошла до младшего раньше, о том Аймон так и не узнал, хоть и догадывался, что тут не обошлось без вмешательства братцев его матушки - те, хоть и будучи в весьма преклонных летах,  свою выгоду видели  ясно:  Годфруа  де Беланж  был  бездетным,  а первая и единственная жена его умерла в молодости,  когда Аймону не было еще и двадцати.  Умирая,  Годфруа завещал  все,  что имеет,  своему брату,  но при условии,  что тот вступит во владение этим не позже, чем через три года.
 

        В родной стране Аймон задержался ненадолго. Ровно столько, сколько нужно,  чтобы распродать бОльшую часть имущества, а деньги отдать тому самому бенедиктинскому монастырю,  настоятель которого когда-то учил юного графа. Себе Аймон оставил снаряжение, лошадей, оружие - все в достаточном количестве, чтобы без помех вернуться в свой  палестинский  замок.  Оставил  и  сколько-то денег.  А потом собрал своих - теперь уже своих - вассалов  и  держал  перед  ними речь.

        Вообще-то говоря, речь эта была для своего времени немного странна,  и,  возможно,  те, кто говорили, что мол "графу в песках голову  напекло",  были  не  так уж неправы.  Пересказать ее и сам Аймон потом не смог бы.  А говорил он о том,  сколь плачевны  ныне дела  латинских  королевств  и  сколь  прискорбно  видеть  святыни христианские     попранными     и     оскверненными     проклятыми
язычниками-магометанами.  Ну  да об этом тогда многие говорили;  а необычным было то,  что Аймон,  граф де Беланж,  освобождал  своих  вассалов  от  данной  ему  совсем  недавно  присяги и предлагал им последовать за ним на Восток - по доброй воле,  из любви к нему  и из верности Кресту.  Те,  кто откажется, должны были присягнуть на верность  уже  упомянутым  дядьям  Аймона,   как   ближайшим   его родственникам  и отныне держателям земли Беланжей;  Аймон пообещал не держать на остающихся обиды и молиться за них в  Святой  Земле. Те  же,  кто  откликнется  на  призыв,  должны  будут собраться на следующий день во дворе замка и вновь присягнуть Аймону де Беланжу - уже  не за лен,  но лично за себя и своих людей - и следовать за ним до конца, каков бы он ни был.

        На следующий день Аймон еще из окна  комнаты  увидел,  что замковый двор пуст.

        "Дураков нет," - так с присущим ему тактом выразил Бертран де Вилье ответ тех,  кого звал за  собой  мессир  Аймон.  Впрочем, Бертран  в  таком  случае  личным  примером  эту  цитату опроверг, доказав,  что дураки  все-таки  есть.  Потому  что  он  не  только бросился за графом (на сбор-то Бертран опоздал),  но и догнал его, и стал его вассалом и оруженосцем.  А чуть позже  выяснилось,  что дураков целых двое - к ним присоединилась сбежавшая из дома сестра Бертрана,  Леони.  Почему и  при  каких  обстоятельствах  решилась хрупкая   девушка   на   столь   ответственный  поступок  -  пусть рассказывает ее брат;  Аймон же, выяснив правду, сначала взъярился и  заорал,  что девушка отправится "ДОМОЙ!  НЕМЕДЛЕННО!!!".  Потом слово "домой" было заменено на "в монастырь", а слово "немедленно" на   "когда-нибудь"...   и   вообще,   Аймон,  жесткий  и  суровый палестинский    рыцарь,   вдруг    искренне  привязался   к  своей неожиданной спутнице.  Почти  так же сильно, как и к ее брату... а может, и сильнее...

        Вкратце так.   Остается   только  добавить,  что  к  осаде Монсегюра рыцарь присоединился почти случайно  -  29  апреля  1243 года  в  городе  ******,  который  лежал  на его пути,  он услышал проповедь священника,  из которой и узнал,  что собирается  войско для уничтожения последнего гнезда альбигойской ереси.  Неизвестно, откликнулся бы Аймон на призыв при других  обстоятельствах  (и  он сам,  и  его  родители  считали более достойным для себя принимать крест для похода на Восток,  а не на Юг,  хотя никому из них  и  в голову  не  пришло  бы сочувствовать еретикам),  но проповедь была услышана именно 29 апреля,  за день до  дня  святого  Аймо  и  дня рождения Аймона де Беланжа - и это было сочтено за знак свыше...

        В начале  июня  1243  года Аймон де Беланж присоединился к осаждающей Монсегюр армии под командованием Хьюго дез'Арси.
 

        Краткий комментарий к истории персонажа:
 

        Аймон, граф де Беланж,  рыцарь.  Родился  30  апреля  1207 года.  Место рождения - северная Бургундия. Старший брат - Годфруа де Беланж (1202-1240).  Отец - Рауль де Беланж (1186-1228). Дед по отцу  -  Луи  де  Беланж  (11**-1224),  участвовал в III крестовом походе вместе с  Филиппом-Августом,  позже  воевал  вместе  с  ним против Ричарда Львиное Сердце.

        Род -   младшая  ветвь  известного  нормандского  рода  де Беланжей (реально  существовавшего).  Непосредственный  сюзерен  - герцог  Бургундский.  Несколько  (по  крайней мере 2) вассалов,  в частности, де Вилье.
 
 

А ЭТО - ПРЕДЫГРОВЫЕ БАЙКИ О МЕССИРЕ АЙМОНЕ И ЕГО ОРУЖЕНОСЦЕ
 (Авторство - мое, Таурвен и многих других...)
 

        Некие особо  острые  на язык католики распускали по лагерю крестоносцев грязные истории о мессире Аймоне  и  его  оруженосце. Особенно  злили мессира Аймона слухи о том,  что его оруженосец на самом деле - переодетая  девушка.  Но  еще  больше  злили  доброго рыцаря  слухи  о  том,  что  на  самом  деле  Бертран  де  Вилье - переодетый юноша...
 

        - И я буду заботиться о вашем здоровье,  мессир,  невзирая ни на что, даже на ваше здоровье...
 

        ...В связи с тем, что Астальдо собирается играть перфекта...

        Суровые северные рыцари и не менее суровые северные оруженосцы штурмуют Монсегюр. Храбрый  Бертран де Вилье первым влезает на стену, после чего из-за стены раздается его радостный крик:
        - Мессир Аймон, я перфекта поймал!
        - Быстро тащи его сюда!
        - Не могу, он тяжелый.
        - Тогда бросай его и возвращайся - мы отступаем!
        - Тоже не могу - он меня не отпускает...
 

        Осада окончена, еретики сожжены. Мессир Аймон де Беланж в шатре обращается с речью к своим друзьям,  убеждая их  отправиться вместе с ним в Святую Землю:
        - ...И скажете мне, скажите же мне, о достойные рыцари, что на свете может быть прекраснее, чище и  выше, чем Гроб Господень?..
        В шатер с довольной улыбкой вваливается Бертран с большим окороком.
        - Свининка, мессир...
 

        Наблюдая за исполнением приговора святой инквизиции, Аймон де Беланж услышал за спиной шорох. Обернувшись, он увидел Бертрана, вытирающего слезы. "В чем дело, Бертран?!" - спросил мессир Аймон, пораженный столь неуместным проявлением сострадания. "Ах, мессир! Это была последняя свинья Прованса..." - всхлипнул Бертран, покосившись на зажатую в руке обглоданную кость.
 

        Однажды мессир Аймон рассердился на своего оруженосца за некую особо дерзкую шутку и замахнулся  на него рукой, желая ударить.
        - Мессир, мессир, - закричал Бертран, - прошу вас, только не в морду, только не в морду, завтра турнир!
        - Бертран, как тебе не стыдно так выражаться?! Ты же будущий рыцарь!
        - О, простите, мессир... Мессир, мессир, только не в забрало!..

        (Говорят, что с тех пор любимой угрозой де Беланжа стало: "Сейчас забрало помну!")
 

        Утро  в католическом  лагере. Из шатра Аймона де Беланжа выходит Бертран, останавливается, поднимает нос кверху и принюхивается.
        - Эй, Бертран, чего ты там сопишь?
        - Держу забрало по ветру, мессир...
 

        Крестоносное  воинство подходит к прованскому городу. Бертран де Вилье идет к воротам на переговоры.
        - Есть ли в этом городе катары?
        - Есть...
        - А свиньи?
 

        Есть легенда о том, что внук Бертрана де Вилье стал магистром ордена госпитальеров...
        "Мессир Аймон гордится своими предками, а я - своими потомками", -  думал Бертран,  провожая  долгим взглядом очередную маркитантку.